Сиротка. Дыхание ветра - Страница 42

— Я могла бы дать у вас концерт, — предложила она. — Бесплатно, конечно. Буду просто счастлива, если буду вам полезной.

Она вспомнила о своем импровизированном выступлении на озере Лак-Эдуар, и ей не терпелось рассказать, что один из пациентов санатория, Эльзеар Ноле, оказался на самом деле ее отцом, Жослином Шарденом, что он снова встретился с ее матерью и они зажили семейной жизнью в Валь-Жальбере. Но ей показалось, что слишком долго и слишком сложно будет все это объяснять.

— Полезной! Не то слово, Эрмин, — обрадовалась монахиня. — Замечательная идея! Мы осуществим ее как можно скорее. Очень мило с твоей стороны.

Шинук забеспокоился. Эрмин вернулась на свое место и пустила лошадь мелкой рысью. Обе сестры молчали.

«Да, — думала Эрмин, — шесть лет назад отец был пациентом санатория на озере Лак-Эдуар. Затем провидение направило его к Тале, и она его вылечила. Так появилась на свет Киона». Ее мысли неумолимо возвращались к сводной сестре.

Встреча с монахинями, свидетельницами ее детства, взволновала Эрмин. Она вновь подумала о своем утреннем прозрении, о том, что Киона не обычная девочка, совсем не такая, как другие дети: в ее неподражаемой улыбке кроется что-то божественное.

Доехав до ворот санатория, архитектурная гармония и облик которого подтверждали восторженную оценку только что прочитанной статьи, Эрмин помогла сестрам выбраться из саней и внезапно почувствовала потребность довериться.

— Я приеду навестить вас, — сказала она. — Мы так и не поговорили о прошлом, о нашем общем прошлом. И я вам не сказала еще вот о чем: я потеряла ребенка в ноябре, и это было для меня страшным испытанием. Его звали Виктор.

— Да, это тяжкое страдание! — посочувствовала сестра Аполлония. — Господь призвал ангелочка к себе. Мы помолимся за него.

— Я очень вам благодарна. Но другой ангел сумел утешить меня — маленькая девочка, которую моя свекровь, индианка монтанье, взяла под свое крыло.

Она не могла открыть правду происхождения Кионы. Огорченная тем, что приходится лгать, она продолжила:

— Киона просто светится радостью, от нее исходит глубокая безмятежность, необычайная мягкость. Я ее нежно люблю, не меньше, чем своих детей.

Сестра Аполлония поморщилась, взгляд ее серых глаз встретился со взглядом Эрмин.

— Я полагаю, что девочка — индианка, — рискнула заметить монахиня. — Скажи мне, а она крещеная?

— Ее крестили пять лет тому назад здесь же, в робервальской больнице. В младенческом возрасте она чуть не умерла от очаговой пневмонии.

— Возможно, это будущая послушница нашего Господа, какой была Катери Текакуита, — вздохнула старая монахиня.

— А, Катери Текакуита! — воскликнула Эрмин. — Мадлен, кормилица моих детей — тоже крещеная и очень набожная, — часто говорит мне о ней. Кто знает, что будущее готовит моей маленькой Кионе… Дорогие мои сестры, сегодня выдался отличный день, но солнце уже садится, становится холоднее. Я не хочу, чтобы вы заболели из-за моей болтовни. Скорее возвращайтесь в тепло. Мы с вами еще увидимся, я очень рада, что вы в Робервале.

Сестра Викторианна, недовольная тем, что ей не удалось вставить ни слова, похлопала свою бывшую воспитанницу по руке.

— Я тоже очень рада, дорогое мое дитя! Спасибо, что проводила нас. И до скорой встречи!

— Да, до скорой встречи! — повторила Эрмин, уважительно раскланявшись с сестрой Аполлонией.

Монахини шли по заснеженной аллее, а вокруг их белых накидок, как нимб, сияли лучи заходящего солнца. Эрмин смотрела им вслед, и сердце у нее сжималось: они казались такими маленькими на фоне огромного белоснежного пейзажа.

«Да храни вас Бог! — молилась она в душе. — Когда я была ребенком, вы были моей семьей».

Эрмин чуть не расплакалась, однако ей надо было торопиться, иначе она могла оказаться в Валь-Жальбере только глубокой ночью.

Тала, стоя у окна, ждала ее возвращения на улицу Сент-Анжель. Эрмин поспешила войти. В доме было уютно: на плите варился суп, а Киона, сидя на толстой медвежьей шкуре, играла со своей любимой куклой.

— Прости, что задержалась, — извинилась Эрмин прямо с порога. — Я встретила двух монахинь, которых когда-то знала. Ну, Тала, как ты себя чувствуешь в новом доме?

Индианка немного помолчала, обвела своими темными глазами дощатые стены, выкрашенные в желтый и белый цвета, а потом посмотрела на Киону.

— Привыкну, — сказала она наконец. — Что еще остается?

И, не добавив ничего больше, задернула тяжелую занавеску, которую повесила на окно в отсутствие Эрмин, после чего повернула выключатель. В мягком свете комната выглядела еще уютнее.

— Мне пора идти, — сказала Эрмин. — Родители будут беспокоиться, если я задержусь. До свидания, Киона!

Она нагнулась, чтобы поцеловать девочку, и Киона воспользовалась этим и шепнула ей на ухо:

— Мимин, ты больше не плачь. Мне приснилось, что ты плакала, а я во сне быстро тебя успокоила. Но ты далеко, в Валь-Жальбере.

Подошла Тала, подозрительно глядя на них.

— Что ты там говоришь, Киона? — с беспокойством спросила она. — Почему ты думаешь о Валь-Жальбере?

— Она пожаловалась, что я живу далеко от вас, только и всего, — заверила Эрмин, взбудораженная словами ребенка.

«Неужели нам приснился один и тот же сон?» — спрашивала она себя.

Эрмин отправилась в свой поселок-призрак, испытывая сильное волнение. В сумраке голубоватые тени от деревьев ложились вдоль дороги, полностью занесенной снегом. Как и по пути сюда, не было видно ни души, и вечерняя приглушенная тишина немного пугала Эрмин. Позвякивание бубенчиков, почти бесшумный цокот копыт Шинука успокаивали ее. Конь фыркал, когда она заговаривала с ним, и казалось, они ведут что-то вроде диалога.