Сиротка. Дыхание ветра - Страница 24

— Можно подумать, ангелы поют.

Эти незамысловатые слова были для молодой женщины как бальзам на измученную страданиями душу. Ей пришла в голову неуместная мысль, от которой ей стало стыдно.

«Возможно, я была бы гораздо счастливее с таким человеком, как Овид! Он выглядит таким спокойным, поэтичным и терпеливым».

В действительности Овид был полной противоположностью Тошану. Эрмин тут же начала укорять себя.

«Господи, мой любимый только уехал, а я уже сравниваю его с другим! А он так боялся, что я буду ему неверна. Но правильно оценить хорошего человека не значит изменять. С ума сойти, до чего глупой я иногда становлюсь!»

Однако она дала себе слово стараться в будущем быть более сдержанной. Когда дети замолчали, Мадлен вступила в разговор.

— Эрмин, ты тоже могла бы спеть, — попросила она. — Соловей возвращается в гнездо, как сказал Мукки! Мы бы с радостью послушали тебя.

— Соловей? — удивился Овид.

— Меня так прозвали в начале моей карьеры. Соловей из Валь-Жальбера! — объяснила она смущенно. — Но мне не хочется петь, Мадлен.

После недолгого молчания Овид осмелился заметить:

— Это могло бы вас утешить. Говорят, что артисты, даже когда грустят, должны петь или изображать веселье, чтобы забыть о том, что их тяготит.

— Ничто не заставит меня забыть о смерти моего новорожденного сына месяц назад, — ответила она. — К тому же сейчас сильный ветер. Нужно беречь горло, я зарабатываю на жизнь голосом. Простите…

— Мы обязаны черпать силу в посланных нам испытаниях и идти дальше по жизни с высоко поднятой головой! — убежденно произнес молодой человек. — Моя жена в апреле 1938 года родила недоношенных близнецов. Они не выжили. С тех пор моя бедная Катрин почти инвалид. К счастью, моя мать ухаживает за ней в мое отсутствие. И других детей у меня не будет. Именно поэтому я решил посвятить себя тем, кто живет на этом свете.

— Ой, простите меня ради Бога, — пробормотала Эрмин.

Весь остаток пути, стараясь не выходить за рамки банальных тем, они вяло обсуждали погоду и местные школы. За несколько километров до Роберваля молодая женщина решила перечислить оперы, в которых хотела бы выступить.

— Роль Маргариты в Фаусте — мое самое приятное воспоминание, — заключила она. — Лиззи, помощник режиссера, без конца повторяла, что я была первым сопрано, которая отказалась надеть парик для этой роли, и на этот раз Маргарита появилась на сцене с настоящими белокурыми косами.

Овид Лафлер от души смеялся.

Роберваль, пятница, 8 декабря 1939 г.

— Наконец-то Роберваль! — выдохнула Эрмин, продрогшая до костей, несмотря на тяжелую меховую куртку, шапку, варежки и шарф. Ей казалось, что лицо у нее застыло от ледяного северного ветра. Пристань, ровные ряды крыш, трубы, откуда выходили клубы серого дыма, подействовали на нее успокаивающе. Сани двигались по бульвару Сен-Жозеф. Их перегнала собачья упряжка, которой управлял огромный детина в бобровой шапке. Две девушки болтали у витрины магазина. Фонари празднично блестели, отражаясь в обледеневшем снеге, покрывающем землю.

— Остановите, пожалуйста, здесь! Мы выйдем у пансиона, — воскликнула Эрмин.

Овид осадил лошадь. Он спрыгнул с саней и стал разгружать багаж. Потом по очереди потрепал по щеке Мукки, Лоранс и Мари.

— Мне кажется, самое малое, что мы можем для вас сделать, — это предложить комнату, чтобы вы здесь переночевали, — сказала молодая женщина.

— Нет-нет, не стоит беспокоиться! — запротестовал Овид. — Пьер дал мне адрес места, где я смогу остановиться и поставить лошадь в конюшню. Я вернусь к Перибонке завтра утром.

Внезапно он забеспокоился:

— А как вы попадете в Валь-Жальбер?

— Мой отец приедет за нами. До свидания и еще раз спасибо!

— Мне тоже было очень приятно, — уверил он Эрмин.

Она добавила с горячностью:

— Желаю вам счастливого обратного пути!

Минут через двадцать обе путешественницы уже располагались в просторной комнате с большой чугунной печкой. Мадлен умыла и переодела детей. Эрмин поспешила в комнату Талы, разместившейся на том же этаже. Хозяйка подтвердила, что свекровь и девочка были в пансионе.

«Не могу привыкнуть к этим изменениям в жизни, — подумала она, прислушиваясь к шуму по ту сторону двери. — Надеюсь, что Тала и Киона будут нормально себя чувствовать после всех перемещений. У них нет привычки жить в городе, даже если городок небольшой и тихий…»

Тала открыла дверь. Она выглядела успокоенной, еще немного — и бросилась бы в объятия невестки.

— Живее входи, Эрмин! Мне не терпелось увидеть тебя. Мне не очень по душе этот пансион.

Индианка выглядела чужеродной в этой уютной безликой обстановке. Она переоделась в серое строгое платье, довольно старомодное, доходившее ей до щиколоток.

— Не смотри на меня так! — сказала она сухо. — Тошан велел мне носить такую одежду. А я слушаюсь своего сына.

Киона стояла у окна. Она обернулась и с серьезным видом посмотрела на Эрмин. Та уловила какую-то грусть в ее обычно жизнерадостном взгляде.

— Вам обеим будет лучше в обычном доме. Я вернусь на следующей неделе и сниму дом семейства Дунэ. Киона, ты не хочешь меня поцеловать?

Девочка неторопливо подошла. Она схватила Эрмин за руку и потерлась о нее щекой.

— Здесь все для тебя в новинку, родная, — сказала ей Эрмин. — Ты привыкнешь. Тала, ты не жалеешь, что последовала моему совету?

— Нет, девочка, я ни о чем не жалею, особенно после всего происшедшего. Только вот думаю, чем бы занять себя зимой. Сегодня я не решилась выйти из дома. Киона хотела погулять, но я отказалась.